Дневник Ушинского

собственный перевод на русский язык в тех случаях, когда термин не является однозначным. В дневнике появляются подробные выдержки из трудов немецких философов Ф. Гегеля и И. Канта – основных референций русской научной и общественной мысли того периода. Ушинский пытается уяснить для себя сложные соотношения государства, личности и права, сложить собственную схему восприятия правовых связей между свободой осознанной и свободой произвольной, их возможными и недопустимыми ограничениями со стороны общества и государства. Дневник для него становится учебным и рабочим пространством.

В-третьих, с помощью цифровых инструментов мы выделили еще один слой скрытой информации - семантическое ядро текста. Это наиболее часто употребляемые автором слова, обозначающие значимые мыслительные категории определенного жизненного периода. Это могут быть эмоционально окрашенные слова и словосочетания, выражающие преобладающее психологическое состояние и настроение. К таким единицам у Ушинского относятся, например, «один», «много», «желание», «чувство». Скорее всего, это категории самоанализа, т.к. автор писал эти строки именно с целью познания себя и своего жизненного выбора. Часто употребляемым и при этом негативно окрашенным понятием «эгоизм», который Ушинский стремится искоренить в себе, считая излишнюю увлеченность собой помехой на пути к реализации истинного призвания. Расширение кругозора через постоянное чтение, особенно работ Ф. Гегеля, побуждало Ушинского размышлять над аналитическими категориями современной ему философии – «дух», «душа», «мысль». Авторы проекта предлагают внимательному читателю, который уже изучил раздел «Знакомимся с Ушинским», найти в тексте слова из категории «Язык Ушинского» (маркированы так), обратить внимание на контекст их употребления (позитивный, негативный) и высказать свои собственные

семантические интерпретации.

Если читателю захочется узнать больше о том, как историки используют дневники в своих исследованиях, советуем прослушать курс Михаила Мельниченко и Ильи Венявкина «Зачем люди ведут дневники, а историки их читают» в Онлайн-университете «Арзамас»

Приготовлять умы! рассеивать идеи! Вот наше назначение. Мы живем не в те годы, чтобы могли действовать сами. Отбросим эгоизм, будем трудиться для потомства! Как отцы, отдадим себя трудам и страданиям, бесплодным для нас, плодовитым для детей наших. Соберем неиссякаемые сокровища, которые пусть расточат наследники наши. Рано еще действовать! Пробудим требования, укажем разумную цель, откроем средства, расшевелим энергию, — дела появятся сами...

Не будем спешить, побуждаемые эгоистическою жаждою вкусить от плодов дел наших! Тихо, покорно будем нести гнет, от которого избавим наших потомков. Предупредим бедствия перелома. Будем трудиться над постройкой чудного здания, которому внуки наши дадут свое имя, истинных творцов которого никто и никогда не узнает. Пренебрегая насмешками, вытерпевая гонения, жертвуя всем, счастьем забытия (в котором теперь так немногие живут), наслаждениями семейства, почестей, славы, богатства, не убегая туда, где живут счастливее, отказавшись совершенно от самих себя, — работать для потомства!

Велика тогда будет наша (роль), велико назначение!

В поте лица, в пыли презрения, под знойными лучами пекущего солнца, рискуя жизнью, бросать семена в землю, зная, что никогда не увидишь жатвы, и все- таки работать до конца жизни, — страшное бытие. Отдать все потомкам, которые забудут и имена наши, не ждя награды ни на земле, ни на небе, — знать это и все-таки отдать им и жизнь свою — велика любовь к истине, ко благу, к идее! велико назначение!...

Труднейшая, бесславнейшая доля в массе трудов человечества — лучшая доля, величайшая доля!...

Нечего писать, кроме того, что я не исполнил всего предписанного. О! волю надо укреплять! Пусть в моем внутреннем государстве все повинуется ей беспрекословно, — все, кроме ума, этого вечного закона, неизменного! Он один должен быть свободен от всякого принуждения, повелевать всем, не повиноваться ничему, кроме самого себя, т. е. быть совершенно свободным. Это — не человек с прихотями и страстями, — нет: это основной закон, развивающийся из самого себя. Где бы то ни было, когда бы то ни было, меня ни застало его повеление,— я должен низойти до самого источника воли: туда, где она одна присутствует, творящая,— где нет судьбы; туда, куда так трудно проникать непривычному, — куда восходил я (но так редко!), — туда, где лежат неистощимые силы, зародыши всех величий, всего творчества (силы творческой, не материи), — туда-то я должен низойти и выйти оттуда победителем над всеми страстями — бесстрастием, леностью, приличиями — над всем, но — с предписанием ума. Иначе отворять двери этой сокровищницы сколько полезной, столько и страшной, — будет безумным, противозаконным бунтом.

А если только прихоть, раздражительность, своеволие, упрямство, нетерпеливость сломят эти двери, то — беда: разрушится стройное государство.

Когда-нибудь, любезная Любознательность, я постараюсь описать вам покороче внутренность этой сокровищницы и богатства, там собранные, а теперь я так не долго оставался, и притом был так обнят укрепляющим жаром ее, что спешил скорее выйти.

Для русской статистики: Georgi: «Geographisch-physische und naturhistorische Beschreibung des russischen Reichs». Konigsberg, 1797—1802. Максимовича и Щепатова: «Географический словарь русского государства». Всеволожский «Description geographique et his- torique de Tempire de Russie». Москва, 1813 и 1833 (второе издание). Wichman: «Darstellung der russischen Monarchie in statistisch-politischen Beziehungen». Leipzig, 1813. Ewers und Maitz: «Beitraege zur Kenntniss Russlands und seiner Geschichte»; «Russland und das Russische Reich». Берлин, 1819. Hassel: «Vollstandige Erdbeschreibung des Russischen Reichs in Europa nebs Polen, und eine Einleitung zur Statistik des Russischen Reichs». Веймар, 1821. Это 11-ая книга «Des grossen weimarischen Handbuchs der neusten Geographie». Erdmann: «Beitraege zur Kenntniss des Innern von Russland». 1826. Schnitzler: «Essai d'une statistique generate de Tempire de Russie». 1829. «Dorpater Jahrbücher für Literatur, Statistik und Kunst, besonders Russlands». Издание Блум—Бунге—Фридлендер 1833-34 годов. Очень важно для русской статистики.

К путешествиям принадлежат: Паллас: по разным русским провинциям (в 1768—73 годах) и его же: по горным областям (1793—94 года), его же —топографическое изображение Тавриды. Engelhardt und Parrot: «Reisen in die Krim und den Kaukasus» (1815). Adolfs Ermanns: «Reise um die Erde durch Nordasien» (1823—30).

Очень много важных известий о внутренности Европейской России в 1-й его части. «Guldenstad Klaproth —Ledebur» («Гюльденстад — Клапрот —Ледебюр) — для Азиатской России.

Меня теперь совершенно занимает план, который, если я его приму, должен определить цель всей моей жизни: именно — написать историю так, как я ее понимаю.

Давно эта мысль, под различными формами, вертелась в моей голове, но никогда так отчетливо, так ясно она не являлась в моей голове.

Два года тому назад проявившись с такою силою, эта мысль превратилась бы во мне в решение; но теперь я потерял уже безотчетную веру в постоянство своих целей и в неизменность своих сил; но зато чему я верю в себе, — в то верю постояннее. Конечно, этот труд достаточен, чтобы наполнить много жизней, — но угадал ли я свое направление? В нем ли я найду успокоение? Не леность ли только гонит меня от поприща фактической деятельности? Не был ли бы я для нее способнее? Не сделал ли бы я для России больше здесь, нежели написав историю? Доставит ли она что-нибудь незрелому народу? Вот вопросы, которые должен я разрешить в следующих днях. И еще: станет ли у меня внешних средств предаваться постоянно и долго этому занятию, не обещающему никакого вознаграждения?

В библиотеку: в понедельник, среду и пятницу. Номера редкинских книг: Гегель — 617-й, статистика Шуберта —398, Савиньи —84-й.

Тщеславие, тщеславие должно задавить в себе! Ну, к чему я рассуждал с Осиновым? И как глупа и смешна была эта моя самохвальная выходка! Как унизительно пошла ответная улыбка на его вопрос? И что это за правило, если только сидишь с человеком, непременно говорить с ним? Что за нужда болтать без желания высказывать свои мысли, без желания узнать мысли другого, без желания убедить? Ведь не все ли тебе равно, с какими мыслями ни останется этот человек? И притом ты ведь знал, наверное, что ни он, ни ты не убедите словами друг друга. Просто-на-просто, корень этой глупой болтовни лежит в мелком щекотливом самолюбии, задетом тем, что его не замечают. А потом, когда ему не удается спором обратить на себя внимание, — боже милосердный, на какие аферы оно тогда подымается, какие выкидывает отвратительно-смешные штуки, на какие ходули становится! И раздувается, и пыхтит, и врет, и орет, и горячится, и охает, и проклинает... Прочь! мимо! гадкая сторона души человеческой!

В чем упрекают наш век? В недостатке энергии, в эгоизме, в бесцветности? Откуда же взялась эта непреодолимая скука, когда все в человеке молчит, кроме одного — требования деятельности? Это — верные симптомы перемены, а вы — скучающие, эгоисты, равнодушные ко всему, — вы, беспрестанно просящие нового и нового у той стороны души, которая все вам отдала, сама сделалась нищею, умерла уже? Вы, мучимые бессмертным началом требования жизни — движения? Вы—жертва этой революции духа! Близка перемена: она начинается, она уже началась! Борьба — тягостная, долгая, — борьба ума с чувством, с добродетелями, с пороками, с предрассудками, с природою — кончается, кончилась уже в возможности, и одного только условия недостает для действительности, — условия пустого, условия всегда готового времени.

Напрасно вы, проклинающие мир, закрылись непроницаемою мантией величия, — напрасно стараетесь внушить человечеству, что там-то и есть причины этих неистовых проклятий. Мы сорвем ее! Зачем срывать? Мы так уверены, что под нею скрывается ничтожество, что с презрением пробежим мимо вас, смешных и жалких, и оставив вас указывать песчаные мели в нашем вечном стремлении по безграничному морю вечности. Или — нет! мне жаль вас! Долой ваши широкополые шляпы! Прочь черные, таинственные плащи! Кончилась ночь. Вы спите, когда все вокруг вас уже движется! Проснитесь, заря занимается!...

Скука... что такое скука? бесплодный насильственный сон души, из которого она беспрестанно усиливается выйти, и эти-то усилия тиранят вас, ее тиранов. Что ж, разве все уже изведано в мире, нам данном? Разве уж мы остановились у цели или утомились, ища ее? Нет, самое требование движения, пожирающее вас, доказывает противное. А вот причина вашей муки! Вам жаль прошлого, невозвратного, потому что оно уже теперь никуда не годится, потому что оно, ложное, отринуто умом. Вам жаль ваших чувств, ваших сердечных движений, — вам жаль обмана! Поневоле ум вырвал вас из этого бесплодного эгоизма, — и вы проклинаете ум! Тело ваше отдало все, что было у него, — вы мучите истощенное, двигаете, рвете мертвое тело, требуя новых деяний и страдая от глада и жажды, проклинаете ум!

Вы умираете от голода, отвергая им подаваемую богатую пищу и питье, дающее бессмертье, — пищу и питье, от них же кто вкусит, не возжаждет, не взалчет, не умрет!...

Вы задыхаетесь в тесноте, меж тем как ум открывает вам двери в чудную область. Вы напрасно порываетесь разорвать оковы вашего бессилия, а ум дает вам свободу, говоря: «следуй за мною!»...

Эгоизм... Что такое эгоизм? Это — состояние человека, когда любовь к самому себе превышает в нем все другие чувства. Что ж тут дурного? Что ж здесь такого, что бы заслуживало презрения, насмешек, проклятий? Где, каким законом запрещается любить самого себя? Проклинаем эгоизм — сами же эгоисты, и проклинающие, в этом отношении, равны проклинаемым. Подлость — начало, источник всех этих проклятий, но посылают их обыкновенно люди, оскорбленные равнодушием к их чувствам, страстям, желаниям. А в этих-то чувствах, в этих-то желаниях и скрывается эгоизм всегда, в каких бы сферах они ни находились, в материальных или в идеальных, хотя бы в сфере так называемого высокого самопожертвования. Не отыскивай в душе человека источника эгоистического чувства: все чувства эгоистические, все!...

Все они требуют награды в других ли, в самих ли себе!... Вы, высокий человек во мнении толпы, жертвуете жизнью из любви к отечеству. Вы, презренный в глазах людей, жертвуете тем же из любви к золоту. И оба вы делаете то, что вам приятно, и оба вы правы в своих действиях. Оба вы равны в чувствах, не равны только в сфере их движений, — не равны только в идее прекрасного: для одного она — золото, для другого — отечество. А с неравенством идей у нас все мирятся, — никто его не проклинает. Эгоизм единое только чувство, как вы ни дробите его, единое в скупце, и в герое, — и, кроме эгоизма, нет чувств в душе человеческой и, проклиная эгоизм, вы проклинаете все чувства и обвиняете его бессмысленно в том, что он уничтожил чувства.

Итак, глупость, одна глупость — источник вашего терзания, а вы проклинаете ум!...

Эгоизм — единое существующее, бессмертное, а потому правое чувство, если только его можно назвать чувством. Но эгоистом может быть, должен быть только один ум.

В уме только эгоизм будет высочайшим эгоизмом, — ум только имеет право на него; в уме только он будет высочайшей добродетелью, и в глупости только он является пороком.

Один только ум имеет право любить себя, потому что нечего уже больше любить ему, потому что нет уже ничего- выше! Любовь ума к уму — эгоизм ума. Закон нерушимый, вечный, истинный! И в уме эгоизм не есть уже чувство (ум не имеет чувств): в уме это— закон требования развития! В уме же и средства удовлетворить этим требованиям. Это — жизнь ума; в нем же и пища для этой жизни.

Итак, все чувства ложны, все временны. Они умирают. Оставьте их, не тревожьте: пусть они почиют с миром! Не от сердца ли, не от куска ли мяса вы хотели вечной жизни?... Оставьте, — пусть гниет! Землю — земле !...

Но что же мы называем умом? Не есть ли (это) расчеты, выкладки эгоиста, человека с чувствами? Нет, это — не ум, это — отсутствие ума, это — глупость. И подумайте сами, что может быть глупее жертвовать бесконечным — конечному, неоцененным — не стоящему никакой цены! И что может быть неестественнее: заставить господина служить работнику? Что может быть бессмысленнее платить золотом за фальшивую монету, употреблять ум для потехи чувств, дух отдать в слуги материи! Нет! Довольно! Ум долго был работником, и чувства не платили ему ничего; но теперь — заплатили, всем обещали до-нельзя и, не будучи в силах сами поддержать себя ни одной минуты, — платят, наконец, своею жизнью. Они стонут через уста поэтов в своих предсмертных муках; а ум-плебей не нуждается ни в чем и топчет их, не замечая... Вот та благодетельная, великая революция в духовном мире, следы которой повсюду, во всех явлениях, поражают горем слабые души.

Пойдем теперь на поле битвы, заглянем во все сферы, где совершается эта победа ума: в жизнь общественную, в жизнь домашнюю, в жизнь индивидуальную, в религию, поэзию, в художества, в науку. Везде мы найдем эту революцию в разных формах, — и везде увидим торжество плебея-ума, везде услышим стоны погибающей аристократии чувств.

Поутру, часов 8—9. Я чувствую так себя здоровым, как никогда. Грудь моя дышит свободно; сердце ходит легко; голова свежа; какая-то полнота, гибкость, самонаслаждение во всем теле. Теперь я чувствую сладость бытия, без примеси всех других обстоятельств. Если бы вся жизнь проходила так, то можно бы жить одним телом. Это —особое, до сих пор ещё мне незнакомое чувство... Как! ни одного неприятного ощущения на всем теле, и полная жизнь во всякой точке его — чудное ощущение!...

Реестр, что я прочитал от 25 августа (приезд мой в Москву) до нынешнего дня 1844 года 8 декабря:

1. Том Дальмана «История Английской революции». Сделал выписки
2. Мориарти «Оконель». Брошюра. Сделал выписки.
3. Stein: «Municipal-Verfassung Frankreichs». Брошюра.
4. Аксильон. 1 том.
5. Иезуиты. Лекции Мишле и Кине. 1 том.
6. Eichhorn: «Deutsche Staats- und Rechtsgeschichte». 4 тома.
7. Hegel: «Geschichte der Philosophie». 1-й том и 2-й.
8. Савиньи: «История Римского права в средние века». 6 томов.
9. Августина Тьерри — все сочинения — I том in quarto.
10. Guizot: «Cours de l'histoire moderne». 6 томов.
11. Святославич — роман Вельтмана. 1 томик.

Вчера, измученный нетерпеливым ожиданием брата, я не мог заниматься; зато сегодня встал, я думаю, часа в 3, — и рад чудесно заниматься поутру: все движения духа как-то сильнее, все обороты его как-то явственнее,— и я мог сам наблюдать над собою.

Что-то, приедет ли сегодня брат?

Утро. Сегодня моя голова как-то встревожена, и внимание потеряло энергию. Причина одна — физическая, глупая; другая—нравственная: меня расстроила ссора Ваньки с хозяином. Как я еще не привык к жизни! Такая ничтожная вещь может произвести на меня влияние... Кажется, чем более я освояюсь в мире духовном, тем более отвыкаю от практической жизни. Неужели я никогда не буду в силах помирить эти две стороны? Но это, может быть, и оттого, что вообще ссора, какая бы она ни была, производит, во мне какое-то отвращение, смешанное со страхом. Мне как-то всегда делается страшно за всякое человеческое чувство. А между тем, когда оно уже оскорблено, когда оно уже восстало, то оно может увлечь меня своим порывом далее границ благоразумия. Или это какая-то леность, нежелание души предаваться чужому влиянию, действовать по воле обстоятельств, или это, может быть, просто трусость; но тогда она не имеет никакого основания, — ибо это чувство я испытываю и тогда, когда дело до меня совершенно не касается и не может иметь для меня никаких последствий.

Нетерпеливое ожидание брата как-то укротилось во мне, утомилось...

Еще заметка, повторенная мною уже 100 раз. Зачем спорить с теми, о которых ты наперед уверен, что не найдешь в них ничего выше своего убеждения и что ты их ни в чем не убедишь, или нет никакой пользы убеждать их?...

Вчера в библиотеке я встретился с Морошкиным. Как заколыхалось мое глупое сердце! Чего? Зачем? само не знает... Он спрашивал, что я хочу делать? Так что же? Странное дело: я убежден, что я делаю хорошо и стыжусь, боюсь показать другим то, что я делаю! Корень этого тот, что я ненавижу искательства и что я трепещу, чтобы меня не сочли за человека чего-нибудь ищущего. А между тем, как ни благородно мое стремление, кажется, что в нем есть порядочная доля тщеславия. Вчера я узнал, как тяжело высказать свои требования...

Сегодня мне пришла прекрасная идея о творчестве, — творчестве из ничего. О том, что человек лишен ее, лишен не по одному произволу, случаю, а потому, что не может ею обладать по ограниченности ума; и что всеобъемлемость ума есть вместе и творчество, — одно и то же, что творчество. Развить это посредством гипотезы: что, если бы человеку было дано творчество, творчество первоначальное, самобытное, элементарное, такое, когда представить человека единым в мире, без слуг и без исполнителей?...

Это самое стройное и в то же время самое богатое по последствиям явление в средние века.

В то самое время, когда Европа вся разбилась на самые мелкие куски, лишилась почти всякого, даже племенного единства, сделалась собранием бесчисленного множества феодальных владений, не имеющих между собою почти никаких сношений, кроме неприязненных, — в то время — говорю я — ее всю увлекает добровольно одно и то же предприятие, имеющее одну и ту же цель. И потом через два века, когда тело Европы, разрезанное на мелкие феоды, начинает соединяться, оживать общею жизнью, когда цель крестовых походов могла быть достигнута вернее, когда средства стали известнее (в начале 13 века), — они не могут уже составиться— и ни воззвания папы, ни предприятия честолюбцев не могут уже подвинуть ко гробу Христа тот народ, который еще так незадолго неудержимо рвался туда. Откуда такое общее стремление во время разъединения Европы? Откуда такая апатия против общего предприятия, — когда она начала соединяться?...

Здесь не было посторонних влияний: это необходимое развитие одного и того же факта.

Продолжать завтра поутру: сегодня моя голова как-то ужасно ленива.

Найти меня можно от 11 часов до 4 или в университетской библиотеке, или в «Великобритании» (студенческий трактир, напротив университета).

Оканчивая в тебе последнее слово, думал ли я так надолго покинуть тебя, мой бедный журнал? В эти полтора месяца что я сделал во внутреннем и внешнем своем мире? Ничего, на чем бы я мог спокойно остановить свое внимание. Я каждый день делал такую кучу мерзостей, что, о боже, пошли мне забвение!... Дух мой как будто заснул, ни одним движением он не напоминает о своем существовании.

Гордой самоуверенности в самостоятельном бытии, в своей индивидуальности, в самом себе, в душе — как будто не бывало. Я по-прежнему мелочен, тщеславен, брюзглив, зол, нерешителен, труслив, лжив, тороплив, легкомыслен, ленив, сластолюбив, по-прежнему несчастлив без страданий, по-прежнему — ничтожен, по-прежнему — игрушка минутных, самых пустых случайностей!... Боже! Боже! Спаси меня!... И во всем этом никто не виноват, кроме меня. Научи меня, дух мира, поддержи, пробуди меня! Позволь мне опять созерцать тебя во мне! Теперь я для себя — ужаснейший хаос, в котором я ничего не могу разобрать: так мелки, так отрывочны, так противоречащий друг другу, так быстро и произвольно сменяются (настроения). Теперь мое я подобно какой-то страшной бездне, из которой несметными тучами поднимаются мелкие, гадкие насекомые, но на дне которой царствует пустота и утомительный мрак.

Опять должно начать свое исправление. Каждый день я опять начну беседовать с тобою, мой сговорчивый приятель!...

Рецепт

1. Спокойствие совершенное, по крайней мере, внешнее.
2. Прямота в словах и поступках.
3. Обдуманность действия.
4. Решительность.
5. Не говорить о себе без нужды ни одного слова.
6. Не проводить времени бессознательно; делать то, что хочешь, а не то, что случится.
7. Издерживать только на необходимое или приятное, а не по страсти издерживать.
8. Каждый вечер добросовестно давать отчет в своих поступках.
9. Ни разу не хвастать ни тем, что было, ни тем, что есть, ни тем, что будет.
10. Никому не показывать этого журнала.

Прочел: «Histoire des etats europeens depuis du congres de Vienne» par Beaumont-Vassy. Т. 1. Бельгия и Голландия.

Погрешил против 1-го №, разгорячился на уроке невольно, но тот же час утих.

22-е. Ошибка против 5-го правила.

22-е. Погрешил против № 1. Бурчливость сделает из меня старую сварливую бабу.

23-е. № 1. Я так раскричался, будто у меня все погибло, и даже поколотил Ваньку за то, что у меня ноги болели, и вышло все понапрасну. Вот один из самых сильных моих пороков! От четверга до следующего четверга попробую не изменить ни разу правилу под № 1.

24-е. Не записывал.

25-е. Соврал без нужды.

26-е. Ничего не записывал и ни против одного, кроме сего, правила не согрешил.

Прочел: «Политическую экономию» Pay и половину «Rechtsalterthumer» Гримма.

27-е. Ничего не написал. Тщеславие разгулялось и нарушил два правила: 1-е и 9-е.

28-е. Не согрешил ни против одного—нет! нет!... Сделал самую глупую издержку: занял деньги за адские проценты, когда совсем было не нужно! Русский человек задним умом крепок!... Прочел «Коринну» madame Stal, и вероятно долго не забуду впечатления, произведенного на меня этою книгою.

29-е. Кажется, я сегодня не согрешил ни против одного из моих правил, но это, должно быть, оттого, что я сегодня никого не видел, кроме моих учеников. Замечательно беден мой журнал, ни одной мысли! Такой пустоты давно уже не было в моей голове. Что за причина, — не знаю! Но можно ли насильно думать о чем-нибудь? Можно ли по желанию и с успехом направлять свое внимание на предмет, выбранный произволом? Я думаю, что можно. Но для этого надобен навык! Внимание может быть приобретено навыком. Попробую, выберу себе какой-нибудь предмет для размышления. Но как это трудно! У меня еще так мало знакомых предметов. Я мало думал, хотя и много мечтал; а между тем уверен, что мысли могут развивать рассудок до бесконечности, и постоянное мышление придает уму способность схватывать предмет со стороны

разумной, т. е. с такой, с которой можно в него углубиться, следовательно, дает самим мыслям глубину и логическую последовательность.

А мечта доводит нас до самых абстрактных вопросов, в которых мы, наконец, теряемся, как в беспредельном пространстве (где не на чем остановиться взору, не на что упереться ноге). Не летать, а ползти суждено человеку! И дух наш, как и тело, не может воспрянуть до небес, но может строить бесконечное здание.

Как далеко, — отдельно от нас, представляется вечность и беспредельность! И трудно, несмотря на все доказательства ума, свыкнуться с мыслью, что мы уж теперь существуем в бесконечности, в беспредельности! А это так!...

30-е. В каком глупом положении я был сегодня! А все от этого странного желания «занимать». Сегодня я так некстати, так смешно влез в родство к Лнгнв... И не из тщеславия... А между тем другой (как, вероятно, и случилось) мог счесть меня за ужасного хвастуна; я, по крайней мере в этом случае, совсем не хвастал.

Болтать, болтать и вечно не подумавши, без нужды болтать, — когда же это кончится? На этот порок должно обратить особенное внимание, и мне теперь есть случай удерживаться от глупой болтовни. Посмотрим!...

Прочитал «Louis-Philippe et la contre-revolution de 1830», par Sarransjeune — злой саркастик! Хорошего короля нашли себе французы!... Это — шекспировский Ричард, только 19 столетия!...

31-го Ничего не записал.

Изменил первому и самому главному правилу — спокойствию. Частью — от забывчивости, частью и нет!... Врал!...

2-го. Я ничего не написал.

3-го. Сегодня день прошел в занятиях; но ввечеру, на уроке у П., вошла madame П. и, посмотревши на наше учение, вздохнула... Бедная мать!... Этот вздох пристыдил меня. Мне кажется, она поняла мое шарлатанство. Этот вздох пристыдил меня больше, нежели могли бы это сделать самые злые насмешки. Может быть, он относился совсем к другому, — но, по крайней мере, она вздохнула о детях... И я ее обманывал. Надо сделать, что можно, по крайней мере. Шарлатан! Проклятая бедность!... Проклятое ничтожество характера!...

Шевырев: Бог создал мир, Гегель разрушил своей логикой и пирует на осколках его, ловя идею, как призрак...

Клеант (Kleantes): «Es geschieht auf der Erde ohne dich, Dämon, noch in dem aetherischen göttlichen Pol, noch in Pontus,— ausser was die Bösen durch ihren eigenen Unverstandthun. Du weisst aber auch Ungerades gerade zu machen und ordnest das Ordnungslose, und das Feindliche ist dir freundschaftlich. Denn so hast du Alles zu Einem, das Gute mit dem Bosen zusammen- geeint, so dass nur ein *** ist in Allem, der immer ist, den die fliehen, die unter den Sterblichen die böse sind».

Я не гастроном и не могу им быть, и потому вкусный обед есть одна из моих мечтательных надежд, которые никогда мне не даются, и я с этого времени бросаю попытку. При моих бесчисленных пороках, как бы я должен был страдать, если бы страдание могло пустить глубокие корни. Но, к счастью ли (а может быть, и к несчастью), я скоро утешаюсь и, наконец, я начинаю смотреть на тоску, на раскаяние, — на эти удушливые минуты, — как на необходимые приливы и отливы, и терпеливо жду конца, не ищу утешения в мыслях и чисто механически стараюсь рассеяться... Да и к чему бесплодное раскаяние? Оно всегда еще смешнее, еще жальче самого поступка, в котором мы раскаиваемся!... Я, кажется, глупею. Ну, что же? Слава богу! Во мне все еще останется довольно ума, чтобы жить весело и прилично.

Бесконечные вопросы, не разгадываемые загадки бога человеку меня больше не занимают... Да и зачем?...

Новое правило, которое я, конечно, в следующий же раз постараюсь не исполнить: никогда не просить кого-нибудь оставаться у себя, когда он хочет уйти, потому что я заметил, что, после этого, разговор надувается и делается скучным для обеих сторон. И это — всегда. Что значат чужие насмешки, когда мы так привыкли к насмешкам над самим собою?...

Скучно... Не шутя — хочется умереть, развязаться со всеми этими дрязгами.

Отчего я не могу найти спокойствия, когда все уже мною осмеяно, когда уже все меня так мало занимает, когда я сам, мои пороки, мое назначение и проч.— стали для меня скучным, избитым предметом?! Поистине меня мало занимает, что со мною будет и здесь, и там... Хочется умереть!...

Я не выдержу, я не буду держать экзамена на магистра: в этом я почти убежден; но не хочу переменять пути, не хочу ничего искать. К чему мучить себя? Мне кажется, что вся эта глупая комедия скоро кончится... Какою прекрасною сделал жизнь творец, как я изгадил ее, — и теперь похож на человека, бегущего от собственной своей вони... Все мои желания почти всегда удавались, но я никогда не желал того, что бы было мне приятно и полезно... И я очень похож на рыбака, выбравшего из трех исполнений, предложенных ему «духом», колбасу, которую жена потом с досады прицепила к его носу, и, наконец, он принужден был в 3-ем желании просить, чтобы она отвалилась. — Я точно так же распорядился...

Злодейство может явиться и под открытым небом, усеянным звездами; и на берегу вечно шумящего, бесконечного моря, и на заоблачных вершинах гор; но мелкий, низкий, грязный порок не вынесет этих картин: ему место только в наших душных, темных комнатах.

Как наши представления слабы против существенности! Какая разница глядеть на небо и воображать его! Только что успеешь сомкнуть глаза, — как эта голубая бесконечность сдвинется до опрокинутой чашки. Впрочем, я думаю, глядя часто и долго на небо, можно привыкнуть переносить его с собою в комнату, как переносим мы тьму предметов.

Глядя чувствующим взглядом на природу, сознаешь бессмысленную гордость людей, считающих себя единственными жильцами этого бесконечного пространства, наполненного бесчисленным множеством миров... Я не верю, я не могу верить, чтобы тогда как бессознательная половина мира так громадна, так полна божественного ума, другая сознательная его половина была бы так ничтожна, как человек!... Для чего бы этот ум, это величие, эти бесчисленные миры?

Неужели для того, чтобы вызвать несколько наших жалких восклицаний, несколько оборванных умствований? Нет, должны быть другие существа, выше человека; а для нас довольно этого ничтожного шара, ползая на котором, мы считаем себя обладателями беспредельного пространства.

Физика, одна физика не могла создать этого чудного мира, а еще меньше — мысль, подобная человеческой. Нет, это — живое существо! И мы — также живые органы его! Еще более: мы сосуды души его! О! при этой мысли, всякое сомнение, всякая боязнь отлетает прочь, — и радость бытия и сознания объемлет душу мою! Чувство вечности, сознательной вечности, ты — лучшее чувство в душе человека! Но — увы! — моя слабая природа не может удерживать его долго. Подобно молнии, блеснет оно, подобно ей, разорвет мрачные облака, покрывающие небо моей души, и подобно ей, исчезнет быстро, исчезнет, — и снова мелкие, вседневные, бессмысленные заботы о чем-то потянутся целые дни и целые годы, до новой бури и до нового блеска — до нового восторга! Извне, откуда-то с неба прилетают и эта мысль, и это чувство ко мне; но может ли она ужиться во мне, вместе со всяким хламом, которым набита душа моя, как котомка ветошника?...

Гегель: «Die Erziehung hat den Zweck, den Menschen zu einem selbstandigen Wesen zu machen, d. h. zu einem Wesen von freiem Willen. Zu dieser Absicht werden den Kindern vielerlei Einschränkungen ihrer Lust auferlegt. Sie müssen gehorchen lernen, damit ihr einzeiner oder eigner Wille, ferner die Abhängigkeit von sinnlichen Neigungen und Begier- den aufgehoben und ihr Wille also befreit werde» («Philosophische Propädeutik», § 21).

Человек гораздо меньше приобретает от того, чему его хотят учить, нежели от того, чему не думают учить его. (Мое.)

Ночью был гром и молния.

Что за удовольствие, что за глупое желание занимать собою встречного и поперечного! До каких глупостей и низостей доводит оно! О, молчать гораздо труднее, чем говорить! Этим пороком займусь я, особливо теперь, и постоянно буду давать себе в нем отчет. Мне кажется, это происходит от неуверенности в собственной своей личности, от неуважения к себе.

Книги, которые прочел: по политической экономии: 1) Pay — 1 т., 2) Росси — 1 т., 3) Сисмонди — 2 т., 4) «История политической экономии» Бланки — 3 т.; по финансам: 5) Якоби — 1 т.; по государственному праву: 6) «Бельгийская революция» — 2 т., 7) «Июльская революция» Саррана младшего — 2 т., 8) Гримма «Rechtsalterthumer», 9) «Германское право» — Мауренбрехера, 10) «Philosophische Propaedeutik» Гегеля, 11) Боссера «System des Naturrechts»; из литературы: 12) «Коринна» madame Сталь, 13) «Impressions de voyages» par A. Dumas — 4 т., 14) Бомон-Васси — «Бельгия и Голландия».

Вы вчера сказали, что причины явления семейства такие: «Недостаток пола, потребность продолжения жизни и недостаток возраста». С двумя первыми нельзя не согласиться, но в третьем, кажется, можно вам противоречить: недостаток возраста. Мне кажется, что, излагая причины появления семейства, мы должны иметь перед глазами первобытное семейство, семейство, как ум еще, как идею, которая должна перейти в действительное бытие, — идею человека, которая имеет все условия, чтобы перейти в действительность, реализоваться; и, рассматривая эту идею, мы, конечно, будем рассматривать действительность, но снова же,

как в ее понятии, а не как в ее разнообразии и случайностях.

Если так, то недостаток возраста и опекунство не могут быть признаны, наравне с двумя прежними, за основы семейства. Это будет сначала идти сверху, а потом снизу. И если мы ее признаем, то мало ли еще каких случайностей мы не должны будем признать. Так, например, другие потребности детей (иметь состояние, имя, место и прочее), которые будут все вообще равны опекунству, которые тоже в интересе детей. Но все эти интересы до существования самих детей существовать не могут. И человек не может еще заботиться об интересах тех, которые еще не существуют, и думает только о существовании их, и то, как о своем интересе. Опекунство же есть суррогат отеческой власти при недостатке ее, а этот недостаток в голову устраняющего семейство входить не может. Это есть случайность, которой подвергается явление семейства, и потому в идее его заключаться не может.

Мне кажется, вы ошиблись в словах и поставили недостаток возраста вместо потребности общественности, которая, как мне кажется, и есть третья, самая высшая, причина появления семейства. Эта потребность, как и две прежние, есть телесная (создал бог помощницу Адаму) и духовная. Первая — ясна сама собою и так употребительна в жизни, что, произнеся слово «хозяйка», я могу обратиться ко второй.

Как в природе множество ступеней развития (ступеней, регулированных по способу проявления идеи творения), так и в мире духовном. Духовный мир начинается человеком, как индивидом. Это — самая первая его ступень; потом следует государство, потом человечество, и оканчивается индивидом же, но как индивидом, прошедшим через все эти ступени обобщения, или лучше —сознавать собственный свой дух, как всемирный, и примирить с ним свою индивидуальность, возвысив ее до всеобщего.

И потребность этого духа также существенно необходима: понудительно — для духовного человека, как потребность пола — для телесного.

Но между этими ступенями: индивидом, государством, человечеством — есть еще бесконечное множество других, которые составят непрерывный, незаметный переход для человека. Вот одним-то из таких переходных моментов является и семейство. (Я говорю переходных, не преходящих; так не преходит и община, сословие, государство, союз, часть света, но, не менее того, они все переходные моменты. Сколько я могу понять, это перехождение, — но не прехождение,— и есть развитие).

Эта цель обобщиться выражается в желании властвовать над семейством, отдельном от желания передать ему свое имя, свои обычаи, нравы, положение в свете и прочее, которые входят в потребность продолжения себя. Нет, это желание властвовать, отдельно от них, ибо не рассчитывая на будущее, ищет настоящего. Оттого в момент, когда человек еще не достиг до государства, когда вся его деятельность, так сказать, скопилась в семействе, — мы видим такие деспотические семейства. В нем находятся тогда, готовятся многие элементы государства, которые потом на него и переносятся, и оттого-то, после появления государства и с развитием его, слабеет власть семейная так, как слабеет строгость государства, с развитием идеи человечества. Под словом слабеет, — вы, конечно, уверены, что я не разумею упадает, а (вступает) в настоящее свое разумное положение, ибо элементы государственные, составившись в семействе, находят себе излияние. Конечно, этот переход тоже постепенен и является развитием. Доказательство такого перехода — римское семейство и римское государство, построенное по образцу римского семейства.

Вот эта-то потребность обобщения, являющаяся потребностью власти и вместе обязанностей, потребность расширения поприща для духа, — и есть та третья основа семейства, которая, я думаю, заменит ваше «потребность опекунства», которое, как начало искусственное, случайное, последующее, условное, я не могу внести в идею семейства — идею Разума, которого вторая сторона — Воля — готова его осуществить.

Если вы не соскучитесь и дочитаете до конца, то - благодарю вас за внимание и прошу прощения за кражу времени.

Отношение этих моментов между собою:

A) М о м е н т — конечно, должна стоять потребность пола, потому что в ней более телесной потребности, хотя, конечно, сознанной духом, и потому-то являющейся такою живою, пластическою, и, при всем: своем видимом разнообразии, удивительно однообразною, какою мы и находим любовь — обыкновенный конек плохих поэтов и, конечно, всего доступней для них по своей телесной стороне.

B) М о м е н т — потребность продолжения себя — чисто духовный, потребность расширить свою личность во времени, в противоположность первому, хотя и прямо рождается из первого. Из разложения этих двух моментов сейчас уже чувствуется недостаток их обоих, их односторонность, как односторонность понятий пространства и времени, примиряющихся в действительности бытия. Вот эта-то действительность для этих двух моментов: как проявлений односторонности идей пространства и времени, и есть третий момент.

С) Момент — потребность общественности, — в котором соединены и духовный, и телесный моменты, и расширение в пространстве и расширение во времени соединяются в едино — в третий момент, который одною своею стороною касается семейства, другою — государства, — соединяет семейство с государством. Человек, поддерживаемый естественной физическою любовью, учится, как глава семейства, быть гражданином государства. И, следуя обыкновенному ходу историческому, начинает с одухотворения самых телесных, животных явлений своей жизни.

Москва. Соболев переулок, дом Мурашева. Через 20 минут раздастся колокольный звон, извещающий, что для верующих воскрес Христос! Спаситель!... Кто бы ты ни был, я верую твоему воскресению! Помоги мне сделать все доброе, что я хочу! Благослови дела мои, если они будут благи, отвергни злые! Не за себя молю, но за благо, которое могу совершить!... Поеду на бульвар...

Пошел в Шереметьевскую церковь, — скоро ушел, и, глядя под темным небом, усеянным звездами, на прекрасный, освещенный храм, полный народа, ждущего входа священников с дивным «Христос воскресе!», глядя на этих священников в блестящих ризах, стариков, возглашающих во мраке ночи воскресение творца бесконечного неба, расстилающегося над их головами, — я плакал... Торжество истины меня растрогало глубоко! Давно этот праздник действует на мою душу, но как различно всегда. О, провидение, дозволь мне страдать и умереть за истину, — молил я, — и умереть в неизвестности!... Но надо быть чистым, чтобы удостоиться такого великого выбора. На алтарь истины чистую жертву приносить должно, а немою грязную жизнь! Ничтожное создание!...

День пробродил. Пришел к Ясинским. Получил письмо от Лосева. Невозможно, чтобы человек мог так измениться, однако так и есть. Придя домой, застал записку Редкина. Добрый человек, он не забыл меня.

И вдруг мне стало так грустно... Сколько добрых друзей у меня; но где они? Один за тысячу верст; другой — за две; третий — еще далее, за стеною приличий... Сколько добрых друзей, и я один!.., И если в эту минуту смерть, — бесславная смерть, достойная жизни, — подойдет ко мне, — мне некому будет сказать: прости!

Грустно — невыносимо грустно! Какое-то предчувствие тяготит меня; но чего? — не знаю.

Адрес: Никола явленный, на Арбате, дом Лобанова в переулке Серебряном.

«Свобода воли есть право». «Dasein des freien Willens ist das Recht. Es ist somit uberhaupt die Freiheit, als Idee» (Гегель).

Кант. «Die Beschränkung meiner Freiheit oder Willkür, das ist mit jedermanns Willkür nach allgemeinen Gesetz zusammen bestehen konnen, das ist das Hauptmoment des Rechts».

«Die angeführte Definition (Kants) des Rechts enthält die seit Rousseau vornehmlich verbreitete Ansicht, nach welcher der Wille, nicht als an und für sich seiender vernünftiger, der Geist nicht als wahrer Geist, sondern als besonderes Individuum, als Wille des Einzelnen in seiner eigentümlichen Willkür, die substanzielle Grundlage und das Erste sein soll. Vernünftige freilich nur als Beschränkung für diese Freiheit, so wie auch nicht als immanent Vernünftiges, sondern nur als äußeres allgemeines herauskommen (angesehen werden)».

Право собственности, договоры и преступления.

Основою абстрактного права есть Личность, лицо, Persona. Что есть личность? В личности содержится не только самосознание, сознание себя, как существа конкретного, чем-нибудь определенного, — но как совершенно абстрактного Я, в котором всякое конкретное ограничение und Gültigkeit отрицается und ungültig ist. В личности (Persönlichkeit) есть познание (Wissen) о себе, как предмете, который посредством мысли возвышен в простую бесконечность, в абстракт (einfache Unendlichkeit), и через то сделался потом со мною тождественен (und dadurch mit sich rein-identischen Gegenstandes).

1) Личность содержит вообще правоспособность и составляет понятие (und macht den Begriff) и самое абстрактное основание абстрактного, а потому формального права. И потому повеление закона, или лучше, запрещение, такое: будь лицом и не оскорбляй лица других.

2) Особенности (die Besonderheit) воли не содержатся в абстрактной личности, как такой. В формальном праве нет дела до особенных интересов, польз и прочее. Этим оно существенно отличается от морали, в которой есть уже противоположность, ибо я есть отдельная (Einzelnes) воля, а добро (Güte) есть всеобщее, хотя оно есть во мне самом. Здесь воля имеет различие и обозначение (доброе — Gute) в отношении к конкретным действиям и моральным и нравственным отношениям (sittlichen). Это абстрактное право является, следовательно, только возможностью (Möglichkeit), правным (Bestimmung) позволением (Befugniss).

Die beschlissende und unmittelbare Einzelnheit лица относится к vorgefundenen Natur, против которой личность воли является субъективною, но для нее, как бесконечного и всеобщего, есть ограничение, которое сделало бы ее только субъективною и ничтожною. То она является деятельностью, которая хочет дать себе реальность, или, что то же, это бытие (Dasein der Natur) сделать своим, усвоить его. Отсюда — Eigenthum, Vertrag und Verbrechen und Unrecht.

Из этого выход — бессмыслие разделения права на личное и вещное. Всякое право есть личное и вещное.

(Моль). Всякое учреждение, соответствующее духу народа, находит в нем отголосок, и всякое чуждое учреждение слабо.

Так как возможно полная гармония государственной и народной жизни составляет крепость государства, то все учреждения, а следовательно, и полицейские должны быть народными и по их направлению к по их форме.

Die beschlissende und unmittelbare Einzelnheit лица относится к vorgefundenen Natur, против которой личность воли является субъективною, но для нее, как бесконечного и всеобщего, есть ограничение, которое сделало бы ее только субъективною и ничтожною. То она является деятельностью, которая хочет дать себе реальность, или, что то же, это бытие (Dasein der Natur) сделать своим, усвоить его. Отсюда — Eigenthum, Vertrag und Verbrechen und Unrecht.

Из этого выход — бессмыслие разделения права на личное и вещное. Всякое право есть личное и вещное.

Порядок недели.

18-го декабря. Воскресенье. — Поехать к Лоньеру, Пересудову. — Понедельник. — К Шварцу за книгами; в редакцию «Лесного журнала». Вторник. — К Шевыреву и к Василию Ивановичу. Среда. — В Императорскую Библиотеку, к Пселу. Четверг, пятница, суббота. — Письмо к Ол. Сидеть за делом.

Понедельник. Неужели я опустел окончательно! Какая-то лихорадочность в моих способностях. Нет, да не будет так! Я верю, что это — только оттого, что в последнее время я вот уже около 5-ти месяцев ничем не занимался. За дело! за дело! И, чтобы не разбивать сил своих, я решительно займусь только одною статьей для Географического общества. Сегодня непременно к Милютину за книгами, и, если достану записку, то сегодня же и к Шварцу; если же нет, — то зайду хоть в публичную библиотеку. Снова — самое строгое наблюдение над собой, над своим характером и способностями! Сделать как можно более пользы моему отечеству — вот единственная цель моей жизни, и к ней-то я должен направлять все свои способности. Небольшой толчок судьбы разбил все мои предположения, весь тот мир, который так долго во мне строился.

И если я не вооружусь твердою волею, то погибну посреди этих обломков, сделаюсь пустым человеком, тем более жалким, что воспоминания никогда меня не оставят. Нужно уметь принудить себя заниматься и тогда, когда нет во мне энергии, убедившись опытом, что это падение души только временно и что небольшое усилие над собою всегда вознаграждается рождающеюся в ней энергией. О, зачем я один? Мой разум и мое сердце просят товарища. Тяжело бороться одному против усыпления, заливающего со всех сторон!...

Вторник.

В 9-ть часов утра происходила на Семеновском плацу страшная сцена объявления приговора 23-м человекам политическим преступникам.

Достаточно одного легкого намека, одного слова, от которого повеяло бы свежестью деревни, чтобы обратить все самые жаркие желания души моей к природе, к жизни мирной, сельской, чтобы наполнить все существо мое тоскою и отвращением к жизни городов, столиц, к службе, к этим ничтожным и бесполезным занятиям, к этой грязной, тесной, душной сфере, в которой заставляет меня стонать немилосердная судьба! Как неестественна наша жизнь! Это какая-то сеть, сплетенная из самых ничтожных нитей, но способная задушить льва. Много ли я прошу у тебя, судьба? Самый маленький уголок под ясным небом, посреди благоухающих полей, тенистых рощ, умеренный труд и забытье, забвение всех и от всех. Я мог бы еще просить у тебя любимой женщины и добрых друзей... но ты так скупа!

Неужели мне придется погибнуть в этой тюрьме... в которой нет даже стен, чтобы разбить себе голову? Почему тебе хочется меня испортить, загрязнить, истоптать и тогда уже бросить в землю? О, неужели же целый век исканий, целый век этих глупых, бесцельных, ребяческих забот?!... Я не хочу ничего, я не хочу никуда, куда ты толкаешь меня, о, нищета, проклятая!... Чиновничий пролетариат —едва ли не самый грустный, самый тяжелый пролетариат в мире, и по крайней мере —самый убийственный... Душа отравляется мало-помалу, жизнь истощается с болью и по каплям... И много нужно времени, пока перестанешь презирать свою жизнь, пока сойдешь с ума и помиришься с нею!...